——
Я ехала домой. Я ехала в такси. Тревожно мысль моя и путалась и рвалась. Дремота сладкая моих коснулась глаз… «Вы курите?» — спросил таксист. Вот это, думаю, поворот. Значит, от меня несёт табачищем, несмотря на духи и туманы; или я вся жёлтая, прокуренная, как старый мундштук. И я призналась, понурившись, что — да, курю. Таксист обрадовался: «Дайте сигарету!»

Я малость удивилась, но, конечно, дала сигарету, потому что уважаю желание людей курить. Даже если они забывают сказать «пожалуйста». Таксист, который стреляет сигареты у клиентов и курит в машине, впервые встретился на моём жизненном пути. Уникальное явление следовало поддержать. Таксист закурил, открыл окна — и моё, и своё, — и волосы зашевелились у меня на голове. От сквозняка. «Не надо так, меня продует, я быстро простужаюсь…» — заныла я, и таксист закрыл окна. И моё, и своё. Тогда я заныла на более высокой ноте: «Не надо так, мы задохнёмся, машина провоняет…» — «Пусть провоняет. Машина — не моя!» — «Жалко следующего пассажира. Вдруг он будет некурящий… или беременный…» — «Пусть в метро ездит, — веско заметил таксист и без перехода поинтересовался: — А вам какие мужчины нравятся?» — «Мёртвые», — говорю. И мысленно себя похвалила: удачно закрыла тему. Но нашлись новые. Таксист решил угадать, кто я по профессии, и записал меня в косметологи. «Почти угадали, — говорю. — Я ихтиолог!» — «Ну вот, я же вижу…»

Когда мы проезжали мимо церкви, таксист сообщил, что он православный, но в Бога не верит, потому что в церкви за всё приходится платить. Я сказала, что вопрос о существовании Бога должен решаться человеком без учёта его, человека, отношения к церковным порядкам. «Повторите», — попросил таксист. Я для прикола повторила. Потом ещё раз повторила. Потом ещё раз повторила. Стало уже неприкольно повторять. Формулировка мне разонравилась. Таксист стряхнул с себя морок и сказал: «Дайте сигарету».

Раз такие правила — дала. Таксист закурил и спросил: «А вы знаете, почему в Европе так много геев?» Чувствовалось, что у него за пазухой копошится блестящая версия. Возможно, даже реприза. Нельзя было этого допустить. И я ответила: «Знаю, конечно». И подумала, что опять удачно закрыла тему. Но таксист потребовал объяснений. «В Европе, — говорю, — так много геев потому, что они дали себя посчитать». Таксист пережил секундный ступор, докурил, выбросил окурок и сказал: «Дайте сигарету».

Надо ли говорить, что я дала сигарету? Надо. Вот такой я человек. Таксист спросил, имеет ли для меня значение размер. Я ответила, что, безусловно, имеет: например, при своём тридцать девятом размере ноги я не стану покупать туфли сорокового или тридцать восьмого размера. Он вытаращился, поражённый моей откровенностью. Потом он известил меня о том, что ненавидит собак: они грязные и вонючие. Спросил, сколько мне лет и москвичка ли я. Стрельнул ещё одну сигарету. Поделился горестями: он хочет и никак не может найти женщину, которая бы хорошо готовила и имела ещё ряд достоинств; а вы хорошо готовите? Я соврала, что плохо. Потом таксист пофантазировал о том, что бы он делал, если бы ему жить ему оставалось — один день. Сначала он решил, что весь день молился бы, чтобы не попасть в ад (это на случай, если Бог, не дай Бог, всё-таки существует); я его заверила, что такая молитва не зачтётся. Таксист расстроился, перерешил (в последний день жизни он будет отдыхать на всю катушку) и сказал: «Дайте сигарету». Тут уж я постановила прекратить оказывать поддержку этому уникальному явлению и обломала беднягу. Всё, говорю. Нельзя столько курить. «Я выкуриваю три пачки в день», — сказал таксист не без гордости. «Очень много», — говорю. А он мне на это: «Нервы. Это всё из-за клиентов… Клиенты, сволочи, бесят меня!»
——